Не набреди на нее вернувшийся Харальд, несший в одной руке здоровенный пень, так бы и дальше стояла.

Но он набрел, скользнул рукой по спине, сказал что-то быстро. И, одарив короткой улыбкой — глаза весело, люто блеснули, как солнце, на миг выглянувшее из-за туч — вдруг шлепнул пониже спины. Несильно, без размаха. Кивнул на пещеру, сам тут же потопал к ней, поднимаясь по узкой пологой ложбинке, ведущей туда.

Забава глубоко вздохнула и пошла следом.

Может, и не сегодня с ней это случится. Вон как Харальд улыбнулся…

Придя в пещеру, девчонка ожила. Смотрела уже без страха, открыто, без извечной бабьей хитрости во взгляде.

Хотя на берегу, пока Харальд к ней не подошел, стояла ни жива, ни мертва.

Может, надо почаще шлепать ее по заду, рассудил в конце концов Харальд. Вряд ли девчонку так оживила его улыбка — он, в конце концов, не Свальд, чтобы завлекать девок, блестя зубами.

Харальд еще раз сходил за дровами, потом запалил костер, выбрав место поровней, чтобы можно было прилечь у огня. Бросил рядом покрывало, оставшееся в лодке.

И вышел в последний раз на берег, чтобы оттащить лодку подальше от воды. Ветер свистел все сильней, волны накатывались уже штормовые, разбивались с грохотом о валуны. Небо затянуло тучами…

Кажется, сегодня вернуться в Хааленсваге не получится, подумал Харальд. Может, оно и к лучшему — когда бури пойдут со снегом, на лодке уже не походишь. Нужно ловить последние теплые деньки, после них можно будет только охотиться…

Вернувшись, он обнаружил, что Добава успела одеться — скинула разрезанное, продела руки в нижнюю рубаху так, что целая часть теперь прикрывала грудь. Сверху накинула на себя распоротое платье, закрыв спину.

И даже косы успела заплести. Еще разложила еду на куске ткани.

Огонь потрескивал в каменном ложе, вокруг которого скальное основание пещеры сглаживалось. Сюда, в пещеру, ветер с берега почти не залетал.

Зря она все-таки заплела косы, подумал вдруг Харальд — и двинулся вперед, по пути скидывая одежду.

Желание билось в теле, и он ступал тяжело, уверенно, на ходу наклоняя голову. Добава приоткрыла рот, глянула испуганно с той стороны костра.

А когда он подошел и накрыл ее губы своими, как-то непонятно обмякла под руками. Словно он ее не обнял, а ударил.

Но тут же сама потянулась к нему, вцепилась в плечи так отчаянно, словно в воде тонула — и не за что было ухватиться, кроме как за него.

Правда, Харальду было не до того, чтобы задуматься об этом. Он торопливо стянул с нее одежду. Последние отзвуки мыслей исчезли, едва он ощутил прикосновение сосков, сморщившихся от холода, к своей груди. Снова впился ей в губы, распознал легкий привкус крови на губах, удивился на мгновенье — настолько зацеловал?

И потянул к покрывалу, заранее брошенному у огня. Сам опустился первым, скользнул вдоль ее тела, пропуская его сквозь кольцо своих рук.

Добава все еще была худой, тонкой — но ребра уже не выступали. Харальд, опускаясь вниз, отследил глазом грудь, едва заметную выпуклость живота…

А потом потянул ее к себе, усаживая на свои колени. Сразу, заранее, разводя ей бедра.

И ловя губами по очереди — розовые соски, нежную кожу над ними, выступ тонкой, пальцем нажми и сломаешь, ключицы. Следом изгиб шеи, припухший от его поцелуев рот…

Хмыкнул, разглядев, что щеки Добавы уже полыхают алым цветом. Стиснул, приподнимая ее так, что соски задрожали у него перед лицом.

Девчонка, когда Харальд снова накрыл ртом ее грудь, на этот раз уже не бегло, а основательно — и начал целовать так же требовательно, как до этого целовал губы — вскинулась. Заглотнула ртом воздух, посмотрела сверху затуманено. Тонкие ладони поползли по его плечам и шее. Не прижимая, не отталкивая, а просто гладя.

Он, рассудив, что пришло время и для него, двинулся у нее между бедрами, примериваясь. Глянул ей в глаза — и медленно начал опускать вниз, насаживая на свое копье.

На этот раз в пламени костра, танцующем в глазах Добавы, отражался только он.

И Харальд был этому рад.

За выходом из пещеры тяжко грохотал шторм, за одним ударом волны следовал другой. Он вдруг поймал себя на том, что хватка его рук заставляет Добаву двигаться в такт грохоту снаружи. Приподнимаясь и снова опускаясь на его бедра, на копье, тугими рывками входящее в ее тело…

Проснулась в это утро Красава поздно, как привыкла еще в отчем доме. Зевнула, потянувшись под покрывалом, обвела хозяйским взглядом опочивальню — уже, считай, ее собственную.

Горели на полках два светильника, поблескивали на громадных сундуках железные накладки, украшенные непонятным чужанским узором. Все эти сундуки Красава уже проверила — и знала, что один из них почти доверху наполнен золотыми женскими уборами.

Дарить ей эту красоту ярл Харальд пока не торопился. Но и так понятно, что женские украшенья в опочивальне он держит не для себя. И недалек тот час, когда она пройдется по двору, надев по несколько зарукавий (браслетов) на каждую руку. В поясе, утыканном самоцветами, с брошами на каждом плече, перстнями на каждом пальце…

Дай только срок.

Красава и дальше лежала бы, потягиваясь, но тут в опочивальню, не постучавшись, влетел белоголовый старик. Она, решив поначалу, что это сам ярл Харальд, вскинулась ему навстречу.

И даже не стала придерживать покрывало, сразу соскользнувшее с высокой обнаженной груди.

Белоголовый в ответ глянул холодно, каркнул что-то непонятное. Потом отвернулся и уставился на стену.

Однако из опочивальни не вышел.

Может, ярл прислал старого дурня за мной, подумала Красава. Отвести к нему — скажем, в баню, спину потереть… а то уж сколько вместе, а мыться ходят по отдельности. Нехорошо.

Или и вовсе — кладовые показать, ключи отдать…

Красава торопливо вскинулась, начала поспешно одеваться.

Но старик, когда она подошла к нему, на ходу приглаживая распущенные волосы, зашагал не к двери, а к сундуку с золотыми женскими уборами. Откинул крышку, махнул ей рукой, подзывая.

И когда Красава подошла, свел перед собой обе руки, словно воду зачерпывал. Кивнул на сундук.

Она, не веря такому счастью, зачерпнула полными пригоршнями. В пальцы впилась заколка какой-то броши — но Красава стерпела.

Старик тут же захлопнул крышку, крикнул что-то — в опочивальню влетели рабыни. Одна подсунула под ее ладони кусок ткани, кивком показала, чтобы высыпала взятое туда.

Красава после недолгой заминки так и сделала. Проследила, как рабыня стягивает концы лоскута, тут же выхватила у нее из рук готовый узел.

И развернулась к белоголовому. Свободную руку в бок уперла, собираясь спросить, где ярл Харальд, почему сам ее не одарит, а вместо этого слугу посылает…

Но старик быстро ухватил ее за руку, не занятую узлом — и потащил вон.

Сначала на двор, а потом в рабский дом.

Ноги у Красавы не шли — но старик тащил ее волоком, насильно. Руку зажал узловатыми пальцами. Стиснул, как клещами, до боли.

А когда она, разглядев, куда ее ведут, попробовала упереться, зло рявкнул и оскалил желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.

Такой убьет — а сам даже не поморщится, испуганно подумала Красава.

И, прижав к груди узелок с золотом, уже покорно пошла, почти побежала следом.

В голове одна только мысль билась — не понравилась ярлу… не понравилась. Неужто опять Забавка, гадина, дорогу перешла… или какая другая из здешних баб?

Да ведь все они рядом с ней уродины…

Старик довел ее до рабского дома, втолкнул в одну из спаленок. Ушел, что-то каркнув напоследок.

Красава в полумраке добралась до кровати. Села, прижала к груди узелок с золотом.

И сидела, не шевелясь, пока не явился молодой чужанин, принесший сундук с тканями, пожалованными ярлом.

Только после этого она встала. Упрятала золото на дно сундука — и вышла, шагая быстро, упруго.